Александра коллонтай. дипломат и секс-символ революции. Неженское дело: как живут и работают женщины-дипломаты
Эта женщина была действительно выдающейся – революционерка, феминистка, борец за права женщин, оратор, публицист, министр. Александра Михайловна Коллонтай призывала к социальному раскрепощению женщин и проповедовала идеи свободной любви. А в историю она вошла как первая в мире женщина-посол и министр СССР .
Александра Домонтович родилась в 1872 г. в генеральской семье, получила хорошее образование и воспитание. Ей была уготована традиционная участь аристократки – выйти замуж и растить детей. Но в 17 лет она отказала генеральскому сыну и императорскому адъютанту. Она сказала: «Мне безразличны его блестящие перспективы. Я выйду замуж за человека, которого полюблю». Так она и сделала – наперекор своей семье вышла замуж за бедного офицера Владимира Коллонтая. Больше всего она ценила в нем то, что с ним можно было обсуждать пути освобождения русского народа.
Но радости семейной жизни и рождение сына не могли сделать женщину абсолютно счастливой – она нуждалась в социальной реализации. Увлеченная революционными идеями, она писала: «Любила своего красивого мужа и говорила всем, что я страшно счастлива. Но мне казалось, что это «счастье» меня как-то связало. Как только мой маленький сын засыпал, я шла в соседнюю комнату, чтобы снова взяться за книгу Ленина».
Вскоре она развелась с мужем, чтобы полностью посвятить себя общественной работе. После революции 1917 г. Александра Коллонтай получила высокий партийный пост – возглавила женотдел ЦК партии. Троцкий называл ее «валькирией революции». Именно она отстояла для женщин оплачиваемый декретный отпуск, бесплатные родильные дома, детские сады и санатории.
В своих статьях Коллонтай писала: «Буржуазная мораль требовала: все для любимого человека. Мораль пролетарская предписывает: все для коллектива! Эрос займет достойное место среди членов трудового единения. Пора научить женщину брать любовь не как основу жизни, а лишь как способ выявить свое истинное я». Коллонтай призывала женщин раскрепоститься, но при этом ратовала не за беспорядочные половые связи, а за абсолютное равноправие в «новой семье».
Александра Коллонтай стала не только теоретиком, но и практиком сексуальной революции: в 45 лет она сама сделала предложение 28-летнему Павлу Дыбенко. На все осуждающие реплики она отвечала: «Мы молоды, пока нас любят!». Это была первая запись о браке в первой книге актов гражданского состояния советской России.
Дипломатическая работа Коллонтай началась в 1922 г., когда ее отправили торговым советником в Норвегию. В 1926 г. она получила назначение в Мексику, в 1930 г. – в Швецию. Говорят, что именно она уберегла Россию от войны со Швецией. СССР обязан ей заключением ряда выгодных торговых договоров. Она работала, пока болезнь не приковала ее к инвалидной коляске, и оставалась активной до 80-ти лет, до самой смерти.
Начало ХХ в. в России до сих пор вызывает много споров среди историков, в частности,
Об Александре Михайловне Коллонтай (1872-1952) в последние десятилетия написано немало, а в конце 2013 года в известной серии ЖЗЛ вышла книга о ней, написанная Леонидом Млечиным . Но ряд важных сюжетов биографии этой энергичной женщины, оставившей своеобразный след в отечественной истории ХХ века, по-прежнему остаются не до конца прояснёнными. Среди таких проблем и отношения Коллонтай со Сталиным, на мой взгляд, заслуживающие даже больше внимания, чем бурная личная жизнь Александры Михайловны.
На протяжении всей своей жизни Коллонтай вела дневники. Часть из них после обработки, которой она занялась в послевоенный период, была сформирована под общим названием "Двадцать три года дипломатической работы", отдельная их часть была посвящена встречам и беседам со Сталиным в 1922-1934 годах. Сегодня эти тексты частично опубликованы. Вне всякого сомнения, после редакторской правки они видоизменились, но, как показывает сохранившаяся переписка со Сталиным, несущественно.
Мексиканский дипломат вручает Александре Коллонтай орден "Агила Ацтека".
Тесное знакомство Коллонтай со Сталиным относится к концу 1917 года, когда оба вошли в первое советское правительство: она - в качестве наркома государственного призрения, он - как нарком по делам национальностей. По версии Млечина, их общение в 1917-м очень серьёзно повлияло на последующую участь первой женщины-наркома: "Двадцать пятого ноября 1917 года два наркома - Коллонтай и Сталин - приехали на съезд социал-демократов Финляндии... Сталина командировали как наркома по делам национальностей, Коллонтай - как знатока финских дел. У Иосифа Виссарионовича остались самые приятные впечатления от общения с Александрой Михайловной. Это был счастливый для неё случай, спасший ей жизнь". Мне представляется, что эту краткую совместную поездку переоценивать не стоит - хорошо известна судьба многих из тех, у кого в те или иные периоды времени отношения со Сталиным были куда лучше, нежели у "мадам Коллонтайки".
Сталин почувствовал, что дал промах
Заметим также, что ещё до помещённого выше рассказа о путешествии в Финляндию Млечин приводит известную цитату из работы Троцкого о Сталине:
"После переворота первое заседание большевистского правительства происходило в Смольном, в кабинете Ленина, где некрашеная деревянная перегородка отделяла помещение телефонистки и машинистки. Мы со Сталиным явились первыми. Из-за перегородки раздался сочный бас Дыбенко: он разговаривал по телефону с Финляндией, и разговор имел скорее нежный характер. Двадцатидевятилетний чернобородый матрос, весёлый и самоуверенный гигант, сблизился незадолго перед тем с Александрой Коллонтай, женщиной аристократического происхождения, владеющей полудюжиной иностранных языков и приближавшейся к 46-й годовщине. В некоторых кругах партии на эту тему, несомненно, сплетничали. Сталин, с которым я до того времени ни разу не вёл личных разговоров, подошел ко мне с какой-то неожиданной развязностью и, показывая плечом за перегородку, сказал, хихикая:
- Это он с Коллонтай, с Коллонтай...
Его жест и его смешок показались мне неуместными и невыносимо вульгарными, особенно в этот час и в этом месте. Не помню, просто ли я промолчал, отведя глаза, или сказал сухо:
- Это их дело.
Но Сталин почувствовал, что дал промах. Его лицо сразу изменилось, и в желтоватых глазах появились те же искры враждебности, которые я уловил в Вене. С этого времени он никогда больше не пытался вступать со мной в разговоры на личные темы".
При всей пристрастности Льва Давидовича и переполняющей его ненависти к Сталину Троцкий вряд ли стал бы существенно искажать реальность в столь незначительном эпизоде. Более того, и в 1917 году, и позже Иосиф Виссарионович относился к Александре Михайловне с такой вот сталинской иронией - и в этом плане поездка к финским социал-демократам вряд ли что-то принципиально изменила. Главное заключалось в том, что Коллонтай никогда не казалась Сталину сколько-нибудь опасной, но при этом имела ряд достоинств, позволявших определить её на дипломатическую работу, где большевики испытывали серьёзный дефицит кадров.
Важно отметить, что Александра Михайловна сама попросилась в "когорту сталинцев", потерпев поражение во внутрипартийной борьбе 1911 - 1922 годов, когда она стала одним из лидеров "рабочей оппозиции". После последнего предупреждения, вынесенного XI съездом РКП(б) весной 1922 года, и окончательного разгрома фракции Коллонтай вынуждена была отказаться от своей платформы. В своём дневнике, описывая заседание комиссии съезда по вопросу об исключении "рабочей оппозиции" из партии, она вспоминала достаточно зловещую, но опять-таки ироничную реплику Сталина: "А Вы получили гонорар от белогвардейских газет за перепечатку Вашей брошюры "Рабочая оппозиция" в их газетах?" Коллонтай возмущалась такой постановкой вопроса.
Коллонтай никогда не казалась Сталину сколько-нибудь опасной
Однако уже 11 октября 1922 года она пишет, что её "сердце полно безграничной благодарности Сталину", поскольку в одну из самых тяжелых, катастрофических дней её жизни он протянул ей дружескую руку помощи, и своим твёрдым решением открыл перед ней дорогу в новую жизнь. По ее словам, это произошло только благодаря необыкновенной чуткости новоизбранного генерального секретаря ЦК РКП(б), его отзывчивости к беде товарища.
Перед этим она написала Сталину личное письмо, в котором рассказала, о разрыве отношений с мужем, известным военачальником Красной армии Павлом Ефимовичем Дыбенко . Сообщила, что после весенней конференции Коминтерна и после XI съезда РКП(б) не может больше работать в Международном женском секретариате. Работа в близком сотрудничестве с главой Коминтерна Г. Е. Зиновьевым для неё была особенно невозможна, и Коллонтай просила партию в лице Сталина назначить её на новую работу. Предложила отправить себя на Дальний Восток или назначить на рядовую должность в одно из полпредств за границей. Коллонтай надеялась, что Сталин сможет решить проблему.
Её ожидания оправдались. Неожиданно быстро она получила по телеграфу ответ: "Мы вас назначаем на ответственный пост за границу. Немедленно возвращайтесь в Москву. Сталин".
После приезда в Москву Коллонтай зашла в ЦК партии. Сталин был очень занят, но всё же принял её и сказал, что её назначают советником полпреда в Канаду. Член коллегии НКИД Я. С. Ганецкий подтвердил, что агреман на неё запрошен, но выразил сомнение в том, что правительство Британской империи даст благоприятный ответ: "Небывалый случай - женщину назначают в дипломатию. И притом и в Британской империи, и в Америке хорошо известка ваша подрывная агитационная работа во время войны". Через некоторое время Ганецкий сообщил, что ей отказано в агремане.
Коллонтай вновь пошла к Сталину и по его просьбе выбрала себе страну для загранработы - Норвегию. "Попытаемся и там", - сказал генсек. От норвежцев неожиданно быстро пришел положительный ответ.
15 октября 1922 года, перед отъездом из Москвы, Сталин проинструктировал нового советника полпреда в Осло. В задачи Коллонтай входило в скорейший срок добиться признания СССР и установления с ним нормальных дипломатических отношений. Сталин просил убедить норвежцев в советских хозяйственных успехах, показать выгоду признания СССР; советовал учиться торговать, при сделках соблюдать чёткость и безупречность; платить без проволочек, товары проверять. Сталин предупредил Коллонтай, чтобы в дела по линии партии она не вмешивалась. Этот участок её, как представителя государства, не должен был касаться.
Коллонтай вновь пошла к Сталину и по его просьбе выбрала себе страну для загранработы - Норвегию
Итак, направление Александры Михайловны на дипломатическую работу в Норвегию, явилось инициативой самой Коллонтай, которую поддержал Сталин. А не решением политбюро ЦК РКП(б) , которое якобы руководствовалось её прочными связями с европейским социалистическим движением и опытом работы в Коминтерне, как пишут некоторые исследователи.
Интересно, что в дневниках своё направление в Норвегию в конце 1922 года Коллонтай расценивала как "ссылку": "Где правда, где ложь, сразу не разберёшь". Однако ссылка оказалась более чем почётной.
После вступления в должность, 27 октября 1922 года, Коллонтай писала: "Дорогой тов. Сталин, извещаю Вас, что прибыла в Норвегию и приступила к работе в полпредстве". 16 декабря она предупредила: "В связи с решением комиссии Ярославского об упразднении советника в Норвегии, очевидно, встанет вопрос обо мне. Просила бы пока не перебрасывать меня из Скандинавии, где мне только что удалось завязать связи, войти в курс работы..." Решение было положительным, с помощью генсека её должность не сократили, более того, 3 мая 1923 года она была назначена полпредом в Норвегии в статусе торгпреда.
Главный пункт сталинской инструкции в итоге был выполнен: 15 февраля 1924 года Норвегия официально признала СССР, а Александра Михайловна стала первой в мире женщиной-послом. Но при этом поездка в Осло действительно стала для бывшего наркома Коллонтай ссылкой, только весьма хитрого свойства: с глаз долой, но из сердца не вон. При наличии такого мощного средства воздействия на заграницу, как Коминтерн, традиционная дипломатия, по крайней мере, до 1933 года не была для советского руководства первостепенной политической задачей. А роль небольших и не стремившихся воевать с СССР стран вроде Норвегии была несущественной при любых раскладах.
При этом в партийные дела Коллонтай вдали от Москвы особо не совалась, от проблем своих товарищей по "рабочей оппозиции" отошла (хотя связи с ними не потеряла). В конце 1923 года по решению политбюро ЦК РКП(б) от 24 ноября она была вызвана в Центральную контрольную комиссию партии. К тому времени в ОГПУ были получены компрометирующие её показания её бывших соратников по "рабочей оппозиции". Следствие провёл лично председатель ЦКК Валериан Куйбышев, заподозривший дипломата в неискренности и даже "недоверии к партии". В итоге он предложил отозвать Коллонтай из-за границы. Но, как и в случае с комиссией Емельяна Ярославского, всё решило заступничество Сталина.
24 декабря 1923 года Коллонтай позвонила Сталину и договорилась о встрече. Генсек принял её в своём кабинете в ЦК. Из длительной беседы Александра Михайловна поняла, что он прекрасно обо всём осведомлен. На прощанье Сталин спросил её, довольна ли она работой в Норвегии?
"И я с полной искренностью подтвердила, что работа эта меня увлекает. Кажется, это ему понравилось.
- Так что сюда на работу возвращаться не хотите?
- Пока не добьюсь урегулирования наших отношений с Норвегией, нет!
- Значит, остаётся пожелать вам успехов.
Я ушла подъёмная, с ясной линией работы, благодаря кратким, но ясным указаниям Сталина..."
В ноябре 1924 года Коллонтай вновь понадобилась помощь Сталина. 6-го она позвонила ему и попросила о встрече до заседания Совнаркома. Он принял её в 10 часов следующего дня в Кремле. Как писала Коллонтай, тогда она в первый и единственный раз побывала на частной квартире генсека.
"Принимает меня товарищ Сталин в небольшой, просто обставленной комнате, он у письменного стола.
- Кто вас обидел, Литвинов или Чичерин? - первый шутливый его вопрос,
- Оба, товарищ Сталин, - мой ответ.
- Это уже хуже, расскажите, в чём дело, - уже серьёзно добавляет товарищ Сталин".
Александра Михайловна кратко рассказала о подготовленном торговом договоре между СССР и Норвегией. О том, как сотрудники представительства добивались от норвежцев экстерриториальности; о том, что норвежцы без "большого каботажа" договор не подпишут. Объяснила, что из-за предстоящих переговоров с Англией НКИД не хочет дать норвежцам права большого каботажа. Коллонтай попросила Сталина воздействовать на НКИД или, что ещё лучше, прийти на заседание Совнаркома. Тот ничего не пообещал, но пожелал успехов. И, когда Коллонтай была уже в дверях, бросил: "В Совнаркоме всё равно должен быть сегодня".
На заседании Совнаркома общую, вводную часть текста советско-норвежского договора не читали, решили обсудить только спорные пункты. В частности, Олесундскую концессию по убою тюленей, в которой не было указано, с какого срока разрешается убой. Коллонтай попросила слова до голосования.
В этот момент из задней двери зала вошел Сталин. В его присутствии Александра Михайловна стала горячо доказывать, что нельзя давать разрешение на убой тюленей до 15 марта, иначе с гибелью маток погибнет и приплод, а это приведёт к полному истреблению стада. За спиной она услышала шутливое замечание: "Коллонтай перешла теперь на охрану материнства и младенчества тюленей, - и голос этот Сталина. Все смеются. Моё предложение принимается единодушно". Вновь мы встречаем уже знакомую нам сталинскую иронию...
Накануне голосования Сталин попросил дать ему слово и свои возражения Чичерину и Литвинову построил на соображениях Коллонтай: "Включение в торговый договор вопроса навигации, включая большой каботаж, практического значения не имеет. Норвежцы должны будут всегда обращаться за разрешением, если пожелают открыть новую линию между своими и нашими портами. Разрешение большого каботажа имеет чисто формально-декларативный характер. Не захотим - не дадим им разрешения ни на какой каботаж, и особенно в тихоокеанские воды. А что касается преимуществ Англии, то я не вижу основания, почему Наркоминдел так заботится о соблюдении их престижа. Что получит Англия - покажет время и как они себя поведут. А если мы приравняем их морские привилегии с норвежскими, это дело советских интересов, и нечего приплетать здесь англичан". В заключение генсек заключил, что если торговый договор с норвежцами выгоден и даёт нам то, чего мы ещё не имеем от других государств, то пусть они получат каботаж как компенсацию. Предложение Сталина было принято.
"Когда я подхожу к выходу, Сталин стоит у двери.
- Ну, что довольны вы постановлением? - бросает он вполголоса, не переставая курить и чуть улыбаясь.
Отвечаю:
- Ещё бы, это благодаря вам, горячее спасибо.
И я, не дождавшись лифта, бегу по лестнице с чувством величайшего счастья и благодарности".
В 1925 году Коллонтай, по её словам, почувствовала, что её работа в Осло становится менее нужной, и попросила об освобождении её от обязанностей полпреда. 24 августа она пишет Сталину о том, что узнала об удовлетворении её просьбы: "Горячо Вам благодарна за содействие в этом деле. Приеду в Москву, когда позволят дела в НКИД , и тогда договоримся о тех планах, какие мне кажутся особенно целесообразными для полного использования моих сил". 28 января 1926-го политбюро ЦК ВКП(б) постановило освободить тов. Коллонтай от должности полпреда в Норвегии с предоставлением ей трёхмесячного отпуска для лечения.
И эти проблемы Коллонтай решила с помощью Сталина. К этому времени она уже твёрдая сторонница его политического курса. В дневнике за 1925 год Александра Михайловна, касаясь борьбы с оппозицией на XIV съезде партии, записала, что у оппозиции в этой борьбе много личного:
"Это чувствуют все. Личное против Сталина. Он сильнее и мужественнее их. У него есть то, чего им именно не хватает, он занят не собой, а партией, он её олицетворение, как был и Ленин. Для него дело, цель - важнее всех мелких "честолюбий", как у Троцкого и Зиновьева. И в этом его сила...
И всё же сталинцы (это новое слово в Москве) мне лично ближе всего... И потом, я никогда не могла бы солидаризоваться с Зиновьевым, я слишком ненавижу эту мелкую душонку, за его ошибочную и вредную политику в Коминтерне".
В записи от 16 декабря 1925 года та же интонация - "в хозяйственной политике, в общей линии - вся правда за Ст., и тут я целиком с большинством. К тому же мне претит эта "троица". Ни за что бы я не смогла пойти с ними. Никогда, ни при каких условиях".
В тяжёлый для Сталина момент внутрипартийной борьбы Коллонтай искренне поддержала его, и он это чувствовал. Помог генсек и в очередной неприятной истории, когда Коллонтай не смогла работать полпредом в Мексике, пробыв в этой должности меньше года. В письме от 1 марта 1927-го она сообщила Сталину, что, как показали три месяца пребывания в Мексике, она совершенно не переносит тамошнего климата. На днях у неё был сердечный припадок, и врач предупредил, что оставаться там более, чем неблагоразумно. Полагая, что погибнуть из-за климата нецелесообразно, Коллонтай решила обратиться непосредственно к Сталину - чтобы избежать волокиты.
"Что со мной делать? Я не настолько больна, чтобы не могла продолжать работу по той же линии, но, разумеется, в обычных, европейских, а не тропических условиях, на высоте, полётов аэропланов. Если бы возможно было вернуться в Норвегию, было бы самое подходящее. По письмам, меня там примут охотно, условия работы спокойные, знакомые, а лица, которые вынудили мою просьбу об уходе - убраны Москвою".
Оказывается, в Осло были лица, которые вынудили Александру Михайловну уехать, а Сталин в тот раз вмешаться не смог. И после мексиканской истории назначение на новый дипломатический пост состоялось не сразу - потребовав от Коллонтай значительных усилий.
24 марта 1927 года политбюро, ввиду ухудшения здоровья Коллонтай вследствие климатических условий Мексики, политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение отозвать её в Москву. 3 июля в письме Сталину Александра Михайловна благодарила его и политбюро за это решение и сообщала, что для восстановления здоровья взяла отпуск до сентября (то есть решение об отпуске "посол Советского Союза" принимала сама и в режиме уведомления!). Попутно она просила устроить её на работу в одну из скандинавских стран, включая и Норвегию.
В Осло были лица, которые вынудили Александру Михайловну уехать
Выйдя из отпуска, 4 сентября Коллонтай писала Сталину из Берлина, что 10-го возвращается в Москву, и просила разрешить ей лично доложить ему о делах в Мексике. На этот раз генсек решил сделать паузу. 20 сентября Александра Михайловна вновь напомнила о себе: "Глубокоуважаемый и дорогой Иосиф Виссарионович, на основании всех переговоров о моей работе у меня создалось впечатление, что НКИД в настоящий момент или, вернее, период не стремится меня использовать. Передвижения всегда возможны, если в человеке есть надобность. Поэтому раз НКИД затрудняется, что со мною делать, я решаюсь просить Вас, а через Вас ЦК:
Отпустите меня временно на литературно-научную работу, дав закончить начатую мною книгу в библиотеках Германии и Скандинавии. Так будет лучше во всех смыслах. Здесь оставаться мне слишком тяжело. Тяжелее, чем я думала. За рубежом частности не засоряют картину, и судить объективнее". Заметим, что в тот же день с аналогичной просьбой Коллонтай обратилась в политбюро ЦК ВКП(б). В итоге весьма оперативно, уже в октябре 1927-го, она отправилась полпредом в хорошо знакомую Норвегию. Назначение в 1930 году на последний в её жизни заграничный дипломатический пост в Швецию Александра Михайловна получила тоже с помощью Сталина.
Примечательно, что предварительно эта идея была согласована в личной беседе Коллонтай и Сталина ещё 15 ноября 1929 года, когда, после звонка Александры Михайловны генсеку, она была принята им незамедлительно:
"- Иосиф Виссарионович?
- Да, кто говорит?
- Коллонтай. Когда можете принять меня? Секунда молчания.
- Можете сейчас?
- Конечно, могу".
По ходу беседы Коллонтай завела речь о Чичерине, "Верно ли, что он безнадёжно болен и лечится в Германии, но нуждается в средствах. Это же для престижа Союза нехорошо.
Сталин ответил сухо, чуть раздражённо:
"- Всё это сплетни. Ни в чем он не нуждается. Не столько лечится, сколько по концертам таскается, и пить стал. Вот это для нашего престижа не годится. А средствами мы его не ущемляем. Но пора ему назад на родину. Не время сейчас просиживать на заграничных курортах, дома обставим его как следует, полечим, где и как надо. Пускай отдохнёт. Литвинов и один справится, промаха в дипломатии не даст.
Я: - Кстати, о дипломатии. Вячеслав Михайлович (Молотов. - О. М.) говорил, будто есть мысль перебросить меня в Швецию. Не откажусь.
Сталин молчит, опускает глаза, и тогда лицо его делается непроницаемым.
Сталин: - Не решено ещё, не о чем говорить. Добейтесь гарантийного пакта в Норвегии".
Прямой личный контакт между вождём и полпредом продолжался и в 1930-е. В начале 1931 года, находясь в Москве, Коллонтай пыталась по просьбе министра иностранных дел Швеции Фредрика Рамеля выяснить обстоятельства ареста обвинённого во вредительстве шведского инженера Росселя, прожившего в России более 20 лет. Дело это вносило определённое напряжение в межгосударственные отношения, и она пыталась добиться его скорейшего рассмотрения. Однако у председателя ОГПУ В. Р. Менжинского не было времени им заняться, а в Ленинграде, где жил инженер, обещали разобраться, но ничего не делали.
Коллонтай по прямому проводу попросила свидания со Сталиным. Принял он её в Кремле: "Как обычно, в конце беседы спросил, какие у меня к нему особые дела или вопросы? Я тут же сжато рассказала ему о просьбе шведского правительства по поводу Росселя и поделилась своими соображениями, что нам выгодно это дело быстро и безболезненно ликвидировать.
Иосиф Виссарионович внимательно выслушал меня, и, когда я кончила говорить, молча взял трубку, видимо, прямого провода на Ленинград.
У вас там, - сказал Иосиф Виссарионович спокойно-повелительным тоном, - содержится уже два месяца шведский инженер Россель. Коллонтай уже напоминала вам. Вот именно. Так вот, чтобы этого шведского инженера не позже чем через 24 часа не было в пределах Союза. Выслать в Швецию через Финляндию.
Трубка повешена на место. И всё. Какой большой вопрос решён так просто и скоро. Теперь и я могу с облегчённым сердцем ехать в Стокгольм".
Отзывы Коллонтай о Сталине по итогам её не столь уж и редких приездов в Москву становятся всё более восторженными, в том числе и в дневнике (как мы помним, позднее отредактированном). Летом 1934 года Александра Михайловна присутствовала на пленуме ЦК ВКП(б). Её поразило, как аудитория слушала Сталина, как реагировала на каждый его жест. В дневнике появилась такая вот запись: "От него исходит какое то "магнетическое" излучение. Обаяние его личности, чувство бесконечного доверия к его моральной силе, неисчерпаемой воле и чёткости мысли. Когда. Сталин близко - легче жить, увереннее смотришь в будущее, и радостнее на душе.
Во время пленума Сталин медленно прохаживался позади стола президиума. На лице его немного грустная улыбка. Не в губах, и даже не в глазах, а как-то во всём лице.
Все сидят. Он один ходит взад и вперёд. Слушает. Внимательно слушает. А на лице улыбка. За такой улыбкой прячутся большие мысли, большие решения. В ней чувствуется снисходительность к человеческому недомыслию..."
Среди этих панегириков вождю, достойных тогдашних классиков советской литературы, затесалась весьма проницательная мысль о снисходительности к человеческому недомыслию. Она оказалась верной по отношению к самой Коллонтай - только вот очень многим другим знакомым товарища Сталина ни снисходительности, ни иронии не хватило...
"Глядя из Стокгольма", вопреки официальной версии о том, что "Сталин - это Ленин сегодня", Александра Михайловна ставит своего знакомого вождя выше покойного Ильича, который был к ней суров. Описывая Сталина на том же пленуме 1934 года, она замечает: "Что-то в нём "магическое". Это сила великих натур. В нём сильно то излучение воли, которое подчиняет человека. Попадешь в орбиту излучения, и уже нет сопротивления, своя воля "растворяется"... Ленин, например, этим свойством не обладал. Он подчинял себе людей силой логики, превосходством своего интеллекта. В присутствии Ленина человек оставался самим собою, с ним можно было спорить, доказывать. Обычно он побеждал в споре и этим обезоруживал. Со Сталиным сдаёшься сразу, ещё до спора. В этом его сила. Его воля такова, что её надо принять или отойти от него совсем. Тех немногих, на кого его "излучение" не влияет, он сам не приемлет. Они становятся его врагами".
Такая вот женская логика... С такими взглядами очень легко оправдать появление любого человека среди "врагов народа". Всё просто и ясно.
В отдельной рукописи, написанной в Швеции в 1936 году, Коллонтай описала свои встречи с Ильичём и отметила: "В отношении к Ленину у меня даже в период тесного сотрудничества (1917 г. - начало 1918 г.) никогда не могло сложиться такого тёплого, мягкого чувства, какое у меня сложилось и окрепло к Сталину". Совершенно очевидно, что это писалось не для глаз вождя.
С подобной позицией пережить "1937-й и другие годы" было несколько проще, несмотря на обилие в биографии Коллонтай скользких по меркам того сурового времени эпизодов. Правда, в том самом 1937 году в отношениях вождя и "посла Советского Союза" обозначается дистанция: звонков по "ночному телефону" и хождений в Кремль вне всякого графика больше не будет.
3 мая 1937 года Коллонтай ещё просила Сталина о встрече в связи с приездом в Москву министра иностранных дел Швеции Рикарда Сандлера: "Скандинавия, и особенно Швеция, становится серьёзным и важным фактором под аспектом неизбежных военных событии. Вот отчего я прошу свидания с Вами, помимо того, что повидать Вас будет для меня огромной радостью". 9 июля 1937-го, когда шведский министр уже находился в Москве, в письме вождю она выражала просьбу принять на пять минут уже самого Сандлера, в связи с открытием воздушного сообщения между СССР и Швецией: "...Если Вы не повидаете его, это будет расценено шведской прессой и общественностью как акт "недружелюбия подчёркнутого".
Сталин отнёсся к прошению Коллонтай иронически и Сандлера не принял - будучи "лишь" секретарём ЦК ВКП(б), он и не обязан был этого делать; переговоры со шведским министром вели председатель Совнаркома В. М. Молотов и глава НКИД М. М. Литвинов. 4 сентября 1937 года Коллонтай уже не пытается просить свидания, решив ограничиться льстивым письмом:
"Но не могу не сказать Вам, как отрадно видеть, как наша родина процветает, как растет её мощь и благосостояние и, главное, как укрепляется социализм. Это всё особенно ярко бросается в глаза, когда приезжаешь сюда после многих месяцев отсутствия. Впрочем, я не приезжаю, а теперь всегда прилетаю по воздушной линии Москва - Стокгольм.
Особенно горячо хочется пожать Вашу руку за Вашу неуклонную и великолепную политику по международным вопросам. Какое это производит огромное, благоприятное импонирующее впечатление на широкие рабочие массы и как натягивает носы фашистам-агрессорам!"
"Широкие рабочие массы" Швеции помянуты здесь не для красного словца. С 1932 года правящей партией в стране были социал-демократы, и визит одного из их лидеров, Сандлера, в разгар советских репрессий, о которых в Стокгольме были наслышаны, был безусловным успехом Коллонтай. И одновременно сигналом: руководителя дипмиссии в Швеции лучше не трогать. В условиях надвигающейся войны в Европе наличие нормальных советско-шведских отношений было обстоятельством весьма важным, а отзыв женщины-посла в Москву с зачислением её во "враги народа" мог эти отношения быстро и необратимо ухудшить. Именно здесь, на мой взгляд, скрывается главная причина того, что Коллонтай уцелела в мясорубке "большого террора" конца 1930-х.
Тем временем личные встречи Сталина и Коллонтай закончились ещё до начала Великой Отечественной. Уже после окончания войны с Финляндией, 7 июня 1940 года, находясь в гостинице "Москва", Коллонтай ещё надеялась на прежнее:
"...Та напряжённая и нелёгкая работа, какую пришлось проделать за зиму, и какая, по-видимому, ещё предстоит, даёт мне право, в виде награды и поощрения, просить свидания с Вами, дорогой Иосиф Виссарионович".
С этого момента личные встречи Коллонтай со Сталиным не фиксировались, но вождь об Александре Михайловне не забывал и относился к ней со всё той же сталинской иронией...
В 1940-е тёмные тучи над "послом Советского Союза" сгущались как минимум трижды. В августе 1942-го у 70-летней Александры Михайловны случился инсульт. 26 октября того же года НКВД СССР сообщил в Государственный комитет обороны , Молотову, что у посланника в Швеции Коллонтай имеется личный архив, состоящий из дневников, писем и различных записей, содержащих описания её дипломатической деятельности и личной жизни, тенденциозные характеристики руководителей партии и правительства и необъективное изложение отдельных политических событий в СССР. По сведениям НКВД, архив был передан на хранение бывшему секретарю немке Дабберт, для передачи его в случае смерти Коллонтай адвокату Брантингу. Но находился он в помещении советского посольства, под наблюдением. НКВД считал целесообразным вывезти архив в Москву, и нарком Л. П. Берия просил указаний. Документ был доложен Молотову и Сталину. Молотов согласился с предложением; Сталин тоже наложил резолюцию: "Правильно".
27 октября 1942 года Берия приказал своим подчинённым В. Н. Меркулову и П. М. Фитину сообщить резиденту Борису Аркадьевичу Рыбкину (псевдоним Ярцев) о необходимости отправить весь архив диппочтой в Москву, в НКВД. Таким образом, предположение Млечина о том, что изъятие архива Коллонтай было "ведомственной инициативой", не подтверждается.
26 мая 1943 года Меркулов сообщил Сталину, что, согласно полученным указаниям, НКГБ СССР через своего резидента в Стокгольме изъял материалы личного архива Коллонтай. Была представлена краткая справка о содержании этих материалов. Они состояли из дневников Коллонтай с 1911 до 1935 год, личных писем, рукописей по отдельным вопросам, копий деловой переписки за время работы за границей с 1925 по 1938 годы и фотографий. Дневники за 1935 - 1942 годы отсутствовали. По сведениям Меркулова, дневники содержали сведения о личной жизни, дипломатической деятельности, внутрипартийных вопросах, положении в Советском Союзе, характеристики и воспоминания о встречах с советскими и иностранными политическими, общественными и литературными деятелями.
В Москве бумаги Коллонтай читали очень внимательно. Как вспоминал бывший тогда заместителем начальника 4-го (скандинавского) отдела 1-го управления НКВД СССР Елисей Тихонович Синицын (1909 - 1995), два чемодана - один большой, другой поменьше - поступили к ним в отделение "с поручением наркома Берии: прочитать содержимое от первой до последней строчки и письменно доложить ему о прочитанном". Ничего пугающего советское руководство в чемоданах посланника в Стокгольме обнаружено не было, и 16 сентября 1943-го Александре Михайловне был присвоен ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла. Документы же остались в Москве: Синицын "получил указание сложить материалы назад в чемоданы, как они лежали при вскрытии их, опечатать чемоданы сургучными печатями НКВД и отвезти их в Институт Маркса - Энгельса - Ленина, где сдать в архив на хранение".
Итак, первая из чёрных туч не причинила Коллонтай никакого ущерба, кроме моральных страданий. Знала ли она о второй туче, большой вопрос; в любом случае, опасность прошла стороной. 18 октября 1944 года начальник Главного управления военной контрразведки "Смерш" Виктор Семёнович Абакумов направил Сталину спецсообщение об агенте английской разведки Петре Михайловиче Гусеве, служившем в Стокгольме секретарём советского военного атташе, с приложением протокола его допроса. Особого внимания заслуживали показания майора Гусева о наличии среди сотрудников советского посольства в Швеции иностранцев, которые в своём большинстве составляли близкое окружение посла. Гусев показал, что из этих лиц ему известен агент шведской полиции, личный шофёр Коллонтай, Эрнст Выстрем (Вистрём). А ряд других иностранцев, работавших в посольстве, были, по показаниям Гусева, подставлены шведской полицией или германской разведкой в целях шпионажа. Впрочем, саму Александру Михайловну арестованный в шпионстве не подозревал.
Коллонтай со всеми сотрудниками держала себя любезно, но в то же время была склонна к сплетням
Качество сведений арестованного майора было весьма низким. Такого компромата на женщину-посла было явно не достаточно для "немедленного отзыва Коллонтай в Москву, ареста и расстрела". В конце 1930-х в показаниях на неё содержались куда более внушительнее "факты". Гусев же всего лишь пришёл к выводу, что Коллонтай больше доверяла иностранным специалистам, нежели русским. Живя 14 лет в Швеции, она оторвалась от советской действительности. Она не случайно пользовалась у шведов авторитетом, однако этот авторитет снискала скорее как частное лицо. В этом отношении, по мнению майора, показателен тот факт, что министр иностранных дел Швеции Кристиан Гюнтер, известный своей враждебностью к Советскому Союзу, неоднократно частным порядком посещал Коллонтай во время её болезни. Гусев сообщил также, что в 1940 году, когда он прибыл на работу в Швецию, военный атташе полковник Никитушев предупреждал его об особенностях характера Коллонтай, которая со всеми сотрудниками держала себя любезно, но в то же время была склонна к сплетням. Хорошо относилась она только к некоторым сотрудникам, считавшимся её любимцами.
Так, в 1940 году на должность курьера охраны прибыл некто Вольфен, направленный за границу по просьбе его жены, работавшей в посольстве референтом. Он снискал симпатию посланника тем, что когда стало известно о награждении Коллонтай (в связи с её 70-летием) орденом Трудового Красного Знамени, рано утром собрал в посольстве из ваз все цветы и, когда посланник находилась ещё в постели, преподнёс их ей, поцеловав руку. С этих пор Коллонтай считала курьера самым культурным и образованным человеком во всём посольстве. Доверенным лицом Коллонтай была также жительница Стокгольма Анна Ивановна Петрова, которая обслуживала приёмы, устраиваемые в посольстве. Полковник Никитушев предупреждал, что Петрова очень подозрительна и не исключено, что она завербована шведской полицией.
Однако Сталин дать информации Абакумова ход отказался. Шведская командировка Коллонтай подходила к концу. Хвори пожилой женщины обострились - отказывают левая рука и нога. Естественно в таком состоянии она не могла исполнять свои обязанности. В марте 1945-го её перевезли в Москву, в сентябре наградили вторым орденом Трудового Красного Знамени и дали квартиру на Большой Калужской улице. 16 июля 1945 года политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение удовлетворить просьбу Коллонтай об освобождении её от обязанностей посланника СССР в Швеции ввиду болезни и об обеспечении ей необходимых условий для лечения в СССР. На пенсию Александра Михайловна не ушла, оставшись советником НКИД.
17 августа 1946 года Коллонтай попросила Сталина помочь ей разыскать свой архив, который во время её болезни был направлен в Москву. В письме она высказала сердечную благодарность лично вождю, а также партии и правительству за внимательное отношение к ней, которое она почувствовала с первого дня возвращения на Родину: "Я очень счастлива быть дома".
Архив в итоге нашёлся и был возвращён владелице. 21 ноября 1946 года через А. Н. Поскрёбышева Коллонтай передала Сталину самый душевный привет и горячую благодарность:
"Скажите Иосифу Виссарионовичу, какую огромную радость он доставил мне возвращением мне материалов, которые я уже считала потерянными".
Обратим внимание на реакцию Коллонтай на известие о судьбе её чемоданов, сообщённое ей Елисеем Синицыным, с августа 1943-го работавшим в Стокгольме заместителем резидента советской разведки:
"Спасибо за рассказ об архиве и за то, как вы доложили о нём Берии. Теперь, наконец, буду спокойна! А то чего только я не думала".
Пока Коллонтай усердно трудилась над своими мемуарами, над ней собралась третья тёмная туча
Синицын и после войны занимал высокие должности, позволявшие ему получать важную секретную информацию. Возможно, обмолвка о том, что Коллонтай было о чём думать и тревожиться, в его воспоминаниях не случайна. Пока Александра Михайловна усердно трудилась над своими мемуарами, над ней собралась третья тёмная туча.
В январе 1947 года министр внутренних дел СССР С. Н. Круглов направил Сталину докладную записку без номера и точной даты. По-видимому, документ не регистрировался и был передан вождю неофициально. Глава МВД сообщал, что в мае 1945-го около города Ческа-Липа (Судетская область Чехословакии) в одном из замков был обнаружен вывезенный немцами архив французского МВД. При его разборе в Москве были найдены материалы Второго бюро (разведка и контрразведка) Генштаба Франции за 1914 - 1942 годы, а в них - дело № 46800 за 1941 - 1942 годы, содержащее переписку об агентах и осведомителях, завербованных в Румынии, Венгрии, Швеции, странах Ближнего Востока и других местах. И в разделе об агентуре, завербованной в Швеции, нашлось шесть документов, в которых в качестве осведомителя Второго бюро значилась бывший посланник СССР в Швеции.
По словам Круглова, было установлено, что Коллонтай была завербована в 1941 году в качестве осведомителя французским разведчиком графом де Флёрьё, сотрудником французской миссии в Стокгольме, значившимся во Втором бюро под номером 331. Самой Коллонтай присвоили номер 338. Осведомитель Коллонтай состояла на связи у резидента Второго бюро в Стокгольме Дефера. В составленной им анкете на осведомителя № 338 указывалось, что осведомитель "сообщает информацию политического и военного характера, которую получает от своего правительства..."
В прилагаемых документах, сообщал далее Круглов, подтверждалось, что осведомитель № 338 - это госпожа Коллонтай, посланник России в Стокгольме. В материалах французской разведки режима Виши она упоминается и как бывшая любовница (гражданская жена) Ленина. По-видимому, французы перепутали Александру Михайловну с Инессой Арманд, но ценили её как особо важного осведомителя. Так, 28 июля 1942 года Дефер писал, что из конспиративных соображений анкеты на № 336, 338, 339, 340 и 341 никогда не посылались. При этом Деферу направлялись анкеты в двух экземплярах, умышленно заполненные не полностью: часть сведений сообщалась в первом экземпляре, часть во втором.
Неизвестно, допрашивалась ли престарелая и больная Коллонтай после обнаружения этих документов. Скорее всего, нет, так как она продолжала числиться советником МИД СССР и всё так же почти ежедневно работала над своими воспоминаниями. Но Сталин при этом уже никак не контактировал с ней.
10 апреля 1948 года Коллонтай сделала попытку возобновить общение с вождём. Она поделилась с ним впечатлением, произведённым на неё настроением финской делегации, отъезжавшей из Москвы после подписания договора с СССР. Реакции на письмо не последовало.
Национальной стратегии в интересах женщин, среди дипломатов российских миссий за рубежом доля женщин составляет 16 % - что лучше, чем было еще несколько лет назад, в 2010 году она была равна 10,8 %. При этом, скажем, за всю историю существования дипломатических представительств России в США среди 74 послов, аккредитованных в США за это время, не было ни одной женщины. Даже такие страны как Пакистан, Ливию, Йемен и Оман представляла хотя бы одна. За все время существования дипломатических миссий самих Соединенных штатов из более 4600 послов, представлявших страну, лишь около 9% были женщинами (данные на июль 2016 года).
Обнадеживающе в этом отношении обстоят дела во Франции: среди французских дипломатов в 2015 году числилось 48 женщин-послов – что было рекордом, отмечал The Economist, и многие из них представляли страну в наиболее престижных точках – таких как Лондон и Рим – равно как и стратегических: Украина, Пакистан.
Другая хорошая новость: в сентябре 2014 года число женщин в Совете безопасности ООН впервые превысило треть (всего в нем 15 мест). Видно, однако, что «мужской» перевес в профессии устойчиво сохраняется.
Из данных, приведённых на сайте Министерства иностранных дел РФ, следует, что на конец декабря 2016 года среди 145 глав дипломатических представительств иностранных государств, аккредитованных в России, было 16 женщин – то есть немногим больше одной десятой. Этот показатель еще ниже, если не учитывать тех, кто выступает в качестве посла в РФ, но находится в резиденции в другой стране – тогда доля женщин оказывается ниже 8%. Forbes Woman поговорил с послами Нидерландов и Исландии в РФ и узнал их взгляд на профессию и перспективы женщин в ней.
Международная карьера
«Что мне больше всего нравится в этом деле, так это возможность работать с другими для поиска взаимопонимания и решений, которые удовлетворяют всех участников», - говорит Чрезвычайный и Полномочный Посол Нидерландов в России Рене Джонс-Бос. При этом, безусловно, будучи дипломатом, прежде всего она представляет интересы своей страны. Первый раз Джонс-Бос оказалась в Москве 36 лет назад: тогда, окончив магистерскую программу по российским исследованиям в Университете Сассекса (Великобритания), она заняла должность ассистента голландского атташе по сельскому хозяйству в посольстве в Москве – и поняла, что работа полностью соответствует ее интересам и навыкам.
Потом Рене Джонс-Бос работала в посольствах Нидерландов в Вашингтоне, Парамарибо, Дакке и Праге и министерстве в Гааге, была координатором Совета Безопасности ООН в Гааге, послом по правам человека, заместителем Генерального директора - а затем и генеральным директором - по региональной политике и консульским вопросам, и, прежде чем приехать в Россию в 2016 году, генеральным секретарем МИД Нидерландов.
Она признается, что для нее было особенным оказаться в России, где она когда-то делала первые шаги в своей дипломатической карьере. Несмотря на сложности в политических отношениях России и Нидерландов, многие связи между странами сохраняются, говорит посол: голландские компании активно здесь работают, продолжается сотрудничество в сфере искусства, идет обмен студентами и научными кадрами.
Чрезвычайный и Полномочный Посол Исландии в РФ Сигридур Берглинд Асгейрсдоттир - одна из двух первых женщин, нанятых Министерством иностранных дел Исландии - это было в 1978 году. Она провела там 10 лет, прежде чем занять пост генерального секретаря Министерства социального обеспечения Исландии. После этого работала в Северном совете (Копенгаген), Организации экономического сотрудничества и развития (Париж), Департаменте по торгово-экономическому сотрудничеству МИД Исландии. До назначения в Москву в 2016 году, с 2011 года представляла страну во Франции, Италии, Испании, Андорре, Алжире, Джибути, Марокко, Тунисе, Ливане и Монако.
Сигридур Берглинд Асгейрсдоттир рассказывает, что работа за рубежом сделала ее патриотичнее и заставила гордиться достижениями своей страны. Оказалось, что то, как именно ты ведешь дипломатическую работу, очень зависит от твоей индивидуальности. «У меня никогда не было такой свободы действий при выполнении своей работы», - рассказывает она.
В этой работе важно уметь разговаривать с кем угодно - включая СМИ - и интересоваться практически всем, объясняет посол Исландии. Нужно быстро думать и анализировать данные. В дипломатической карьере происходят самые невероятные вещи, говорит она: «То, что происходит в реальной жизни, часто оказывается невероятнее, чем то, о чем можно прочесть в книгах. Мне лично довелось вручать верительные грамоты королю Испании, а после этого ехать в тюрьму в Мадриде, чтобы помочь исландскому заключенному» - приводит пример Сигридур Берглинд Асгейрсдоттир.
Мужской мир
«Традиционно дипломатия действительно была областью, где доминировали мужчины, - говорит Рене Джонс-Бос, - но я вижу, как ситуация меняется». Когда она присоединилась к Министерству иностранных дел Нидерландов в 1981 году, приводит пример она, в рядах голландских послов было всего одна женщина – а сейчас их уже 30%. Нидерландский МИД, по словам Джонс-Бос, придерживается политики, направленной на привлечение женщин в дипломатические круги. Важно сформировать атмосферу, где женщины могут преуспеть, подчеркивает она: «Например, нужно создавать условия, которые позволяют женщинам – равно как и мужчинам – сочетать личную жизнь с карьерой. Все больше стран это понимают, что выражается в том, что сейчас в Гааге работают более 40 послов-женщин». Сама Рене Джонс-Бос замужем и воспитывает двоих детей.
Сигридур Берглинд Асгейрсдоттир вспоминает, что, будучи молодым дипломатом, часто оказывалась единственной женщиной на совещаниях. «Я хорошо помню, как в 1982 году прошел официальный визит нашего премьер-министра в Германию. Нас принял премьер-министр [Германии - прим. Forbes Woman] с женой. Когда я собралась присоединиться к министрам на переговорах, меня, очевидно, тоже приняли за супругу и проводили за стол жен министров», - рассказывает она.
«Не стоит забывать, что Советский Союз назначил первую в мире женщину-посла в 1923 году. Исландия назначила первую женщину послом почти 70 лет спустя, - рассуждает Асгейрсдоттир. - Сегодня треть исландских послов, возглавляющих миссии, - женщины». Многие женщины, которые выбрали дипломатическую карьеру, пожертвовали возможностью иметь детей и выйти замуж, подчеркивает она: дипломатия тогда не рассматривалась как профессиональная область, которая хорошо сочеталась с личной жизнью для женщин - хотя у мужчин это препятствием не являлось.
Сигридур Берглинд Асгейрсдоттир уже была замужем, когда выставляла свою кандидатуру в Министерство иностранных дел, и она вспоминает, что ей задавали об этом вопросы. «Мой муж сопровождал меня в поездках за рубеж и писал кандидатскую диссертацию, когда мы жили в Швеции. У меня трое детей, но их отец умер, когда младшему было всего два года. Мой второй муж жил со мной в Париже и здесь в Москве - и активно участвовал в моей работе», - делится своим опытом посол Исландии.
Первая в мире женщина-посол. С 1923 года полномочный и торговый представитель в Норвегии, с 1926 - в Мексике, с 1927 - полномочный представитель в Норвегии, в 1930-1945 - посланник, а затем посол СССР в Швеции. Ее имя овеяно легендами. Одна из самых загадочных женщин советской России. До глубокой старости сводила с ума мужчин.
Есть такие женщины, которым Бог не дал таланта быть хранительницей семейного очага. Хотя, казалось бы, всем остальным природа их наградила: и красотой, и грацией, и обаянием, и умением любить, и умом… Но желанием создать семейный уют Шурочка Коллонтай была обделена так же, как бывает иногда человек начисто лишен слуха или голоса.
Александра Михайловна Домонтович (Коллонтай) родилась 1 апреля 1872 года в богатом трехэтажном особняке в семье полковника генерального штаба. Женился он лишь в сорок лет, на женщине с тремя детьми, которая ушла от мужа. Так что Шура была ее четвертым ребенком, но для отца - первым и любимым. В девочке перемешалась русская, украинская, финская, немецкая и французская кровь.
Воспитание она получила домашнее, но экзамены на аттестат зрелости в петербуржской мужской гимназии сдала лучше многих гимназистов.
Ей было шестнадцать, она обожала танцевать, и ее любимым партнерам по танцам был Ванечка Драгомиров. Они были признаны на балах самой блистательной парой. Ей казалось, что она влюблена, но когда Ваня попытался ее убедить, что они должны быть вместе навеки, Шурочка подняла его на смех. Ваня пустил себе пулю в сердце.
Некоторое время спустя блистательный адъютант императора Александра III сорокалетний генерал Тутолмин просил руки Шуры Домонтович, но получил решительный отказ. Отправляясь по делам в Тифлис, отец взял Шуру с собой. Здесь она проводила время с троюродным братом - черноволосым красавчиком и весельчаком, молодым офицером Владимиром Коллонтаем. Говорили они о политике и о социальной несправедливости, читали Герцена. Владимир покорил сердце и ум юной красавицы. Шура вернулась в столицу, но Коллонтай приехал следом и поступил в Военно-инженерную академию. Родители мечтали о другой партии для дочери и не разрешили видеться влюбленным, что, естественно, только разогрело страсть. Чтобы охладить дочь, отец отправил ее развеяться в Париж и Берлин под присмотром ее сводной сестры. Но переписка между влюбленными не прекращалась, а в Европе Шура узнала про профсоюзы, Клару Цеткин, «Коммунистический манифест», - про все то, что в России было запретным. И именно сладость запретного плода заставила ее заявить: выхожу замуж за Коллонтая!
Они были счастливой и красивой парой. Муж был мягок и добр, старался во всем ей угождать, он был горазд на выдумки и забавы. Упрекнуть его было не в чем, но она хотела чего-то другого. Чего? Она сама не знала. Шура начала работать в публичной библиотеке, где собирались столичные вольнодумцы. Ее сыну, Мише, не исполнилось еще и полугода, а его мать, нахватавшись первых сведений о том, что не все в этом мире гармонично и справедливо, уже была одержима жаждой участвовать в избавлении человечества от вселенского зла. Но пока она ставила перед собой цели попроще. Например, выдать замуж ближайшую подругу Зою Шадурскую за друга мужа офицера Александра Саткевича. Ради этого она даже придумала жить «коммуной», пригласив и Зою, и Саткевича в свой дом. Надо сказать, что в средствах молодая семья не была стеснена - отец выделил замужней дочери значительное содержание. Вечерами собирались вчетвером, читали вслух социальную публицистику, отобранную Шурой. Зоя слушала страстно, Саткевич внимательно, муж, зевая. Заходили новые друзья хозяйки дома - учителя, журналисты, артисты - и до хрипоты спорили о политике.
Саткевич не пленился Зоей, но зато хозяйка дома полностью и безраздельно завладела его чувствами. Образовался мучительный любовный треугольник. С этого времени Шуру Коллонтай начали безраздельно волновать проблемы свободы любви, семейного счастья, долга, возможности любви к двоим мужчинам. Она теоретизировала, но ни на что не могла решиться. Ей нравились оба. Зоя ушла из «коммуны» и снимала квартиру, где Шура тайно встречалась с Саткевичем. Наконец, она покинула супружескую квартиру, сняла комнаты для себя, сына и няни, но вовсе не для того, чтобы расторгнуть брак с Коллонтаем и вступить в новый. Она не хотела семейного уюта, дом ей нужен был, чтобы делать дело - читать и писать. Саткевич был в ее квартире желанным, но редким гостем.
13 августа 1898 года Шура Коллонтай отправилась за границу, оставив сына на попечение родителей. Ей было двадцать шесть.
Коллонтай выбрала Швейцарию, чтобы получить образование. Но она заболела нервным расстройством, уехала в Италию,"где писала статьи для газет и журналов, которые никто не печатал. Нервное расстройство усилилось, врачи посоветовали вернуться домой. Тогда она в последний раз попыталась жить нормальной женской жизнью в семье. Муж заболел, она ухаживала за больным. Но роль заботливой жены ей наскучила, а возобновившиеся свидания с Саткевичем ставили перед ней неразрешимые проблемы. Коллонтай уехала в Швейцарию.
Она записалась в семинар профессора Геркнера, много читала, ее статьи появились в солидных журналах. Она писала о Финляндии - о проектируемых реформах, об экономике, о рабочем движении, и стала авторитетным экспертом по этой стране. Шура быстро приобретала новые связи: подружилась с Розой Люксембург, с Плехановым и его женой. Изредка она приезжала в Петербург, встречалась с другом, но не с мужем. Мать умерла, сын жил с дедом. Саткевич мечтал жениться на Шурочке, потому что гражданский брак для полковника был неприемлем. Но она была категорически против. Она уже приспособилась к другой жизни. Она познакомилась с Каутским и Лафаргами, стала знатоком русского рабочего движения и специалистом по Финляндии.
Когда умер отец, возникло множество бытовых проблем. Ей в наследство перешло имение, которое приносило большие доходы, позволявшие безбедно жить в Европе. Ей нужны были деньги, но заниматься их добыванием, обременять себя финансовыми отчетами не хотелось. Она поручила все дела по имению Саткевичу. К тому времени к их отношениям привыкло даже строгое начальство полковника, и Шура и Александр уже ни от кого не таились. Дом отца продали, Коллонтай сняла хорошую квартиру, верная подруга Зоя жила с ней в качестве домработницы. Она готовила, стирала, гладила и шила, а кроме того, писала для газет очерки, фельетоны, рецензии. Шура Коллонтай предпочитала только творчество: она была уже автором трех книг по социальным проблемам, много писала о женском движении, о пролетарской нравственности, которая придет на смену буржуазной.
В 1905 году А. Коллонтай обнаружила в себе еще один талант - талант оратора. Включившись в агитационную работу нелегалов, она с пафосом выступала на рабочих собраниях. На одном из них она познакомилась с соредактором первой легальной газеты социал-демократов в России Петром Масловым, которого отчаянно критиковал Ленин. Пухленький, рано начавший лысеть русский экономист произвел на Шуру неизгладимое впечатление. Она говорила только о нем, и Петр Маслов - степенный, расчетливый - бросился в омут любви, хотя и состоял в законном браке.
Маслов получил возможность прочитать цикл лекций в Германии. Коллонтай приехала на учредительный съезд социал-демократов в Мангейм, где круг ее знакомых в высшей элите европейской социал-демократии значительно расширился. Но, главное, в Берлине, где она остановилась на несколько дней, ее ждал Маслов. А в Петербурге Петр смертельно боялся огласки, тайные свидания радости не приносили. Но популярного экономиста снова пригласили в Германию, а Коллонтай - на конгресс Интернационала. Личное сочеталось с общественным.
Тем временем бурная революционная деятельность Коллонтай не осталась без внимания властей. Ее арестовали, но выпустили под залог. Пока она укрывалась у писательницы Щепкиной-Куперник, друзья приготовили ей заграничный паспорт, и она сбежала. Ее разлука с Петербургом на этот раз растянулась на восемь лет. Вскоре за ней последовал Петр Маслов, правда, ему пришлось взять с собой семью. Тайная любовь продолжилась в Берлине. Но Шура, как и большинство русских эмигрантов, не могла усидеть на одном месте. Для Коллонтай домом была она сама, крыша над головой и стол для работы. Но, главное, она великолепно знала несколько европейских языков и легко адаптировалась в любой стране.
Роман с Петром Масловым начал тяготить Шуру Коллонтай, поскольку превратился в тривиальный адюльтер, а о браке с ним она и слышать не хотела. Она уехала в Париж, сняла комнату в скромном семейном пансионе. Но Петр бросился за Шурой, прихватив, как всегда, свое семейство. Он приходил к ней каждый день, но ровно в половине десятого торопился домой. Ее это угнетало.
На траурном митинге у могилы Лафаргов Коллонтай заметила на себе пристальный взгляд молодого мужчины - прямой, открытый, властный взгляд. После похорон он подошел, похвалил ее речь, поцеловал ручку. «Он мне мил, этот веселый, открытый, прямой и волевой парень», - писала она немного позже. Тогда они долго бродили по городу, зашли в бистро. Она спросила, как его зовут. Александр Шляпников, революционер-пролетарий. Ночью он привез ее в пригород, в скромный дом для малоимущих, где снимал убогую комнату. Ему было двадцать шесть, ей - тридцать девять. Утром последовали объяснение и разрыв с Петром Масловым. Решили с Санькой уехать в Берлин, но она еще задержалась в Париже: прибыл муж, Владимир Коллонтай. Не читая, Шура подписала заготовленные его адвокатом документы о разводе, где всю вину брала на себя. Теперь ее бывший муж мог спокойно жениться на любимой женщине, с которой давно жил и которая любила их с Шурой сына Мишу.
Коллонтай писала Зое, что безмерно счастлива с новым другом. Только с ним она по-настоящему почувствовала себя женщиной. Теперь, живя с пролетарием, она считала, что стала лучше понимать жизнь и проблемы рабочих. Шляпников выполнял ответственные поручения Ленина, поэтому не часто бывал дома. Когда же им удавалось подольше жить вместе, Шура замечала, что друг начинает ее раздражать. Мужчина, который при всей непритязательности все-таки требовал минимального ухода и внимания, был обузой. Он мешал ей работать, писать статьи и тезисы лекций. Имение давало все меньше денег.
Мировая война застала Коллонтай с ее сыном, Мишей, в Германии. Они вместе отдыхали в это лето в курортном городке Коль-груб. Их арестовали, но через два дня ее выпустили, так как она была врагом того режима, с которым Германия вступила в войну. С трудом удалось вызволить Мишу, и они выехали из страны. Шура отправила сына в Россию, а сама уехала в Швецию, где был в то время Шляпников. Но из Швеции ее выслали за революционную агитацию без права возвращения когда-либо. Выгнали навсегда. Она остановилась в Норвегии. Наезжавший иногда Шляпников тяготил ее, кроме того, Саткевич сообщил о своей женитьбе. Ее это расстроило. Сказывались и долгая разлука с Россией, и бездеятельность. У нее началась депрессия, она писала о своем одиночестве и ненужности. И в этот момент ее пригласили с лекциями в США, к тому же сам Ленин поручил ей перевести его книгу и попытаться издать в Штатах. Коллонтай выполнила его задание, да и лекции имели бешеный успех. Она объехала 123 города, и в каждом прочитала по лекции, а то и по две. «Коллонтай покорила Америку!» - писала газета.
Она устроила Мишу, через своих знакомых, на военные заводы США, что освободило его от призыва в действующую армию. Мать решила поехать вместе с сыном. Шляпников хотел присоединиться - она не позволила ему. Это был разрыв.
Коллонтай находилась в Норвегии, когда в России царь отрекся от престола. Ленин сам написал Шуре, чтобы она спешно возвращалась на Родину, а потом дал ей через своих людей деликатное поручение. На вокзале в Петербурге ее встретил Шляпников, сразу взял один из чемоданов. Предполагалось, что в нем были деньги, которые Ленину выделило Германское правительство на революцию в РОССИИ. Вскоре приехал и сам Ленин в пресловутом запломбированном вагоне в окружении ближайших соратников. Коллонтай уже была избрана в исполком Петроградского Совета, поэтому, узнав о болезни бывшего мужа, она едва нашла время его навестить, но прийти на его похороны она не смогла: была целиком поглощена революционной работой. Газеты следили за каждым ее шагом, называя ее Валькирией Революции. Про ее вдохновенные речи на митингах складывались легенды. Толпа всюду встречала ее восторженными криками. Ее ошеломительный ораторский успех побудил Ленина доверить ей самое трудное: воздействовать на матросов, которые совершенно не поддавались большевистской агитации. Коллонтай отправилась на военные корабли. Ее встретил председатель Центробалта матрос Павел Дыбенко, богатырь и бородач с ясными молодыми глазами. Он на руках перенес Шуру с трапа на катер. С этого дня он сопровождал ее во всех поездках, но роман развивался довольно медленно. Вряд ли ее смущала разница в возрасте - он был на семнадцать лет моложе. Все говорили, что в двадцать пять она выглядела на десять лет старше, а когда ей стало за сорок, она казалась двадцатипятилетней. Дыбенко был выходцем из неграмотной крестьянской семьи, он отличался лихостью, буйным темпераментом и импульсивностью. Она решила, что встретила человека, предназначенного ей судьбой.
Молва о пылкой любви Валькирии Революции со знаменитым вождем балтийских матросов дошла едва ли не до каждого российского гражданина. «Это человек, в котором преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия, - писала Коллонтай про Дыбенко. - В нем, в его страстно нежной ласке нет ни одного ранящего, оскорбляющего женщину штриха». Однако она писала о нем и другое: «Дыбенко несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть… У них кружится голова». Она поехала к нему на фронт. Дыбенко переводили из одной части в другую - Шура следовала за ним. Но быть «при ком-то» она не хотела, это ранило ее самолюбие. Дыбенко получил приказ разгромить Колчака, Коллонтай вернулась к своей работе в женотделе ЦК и женской секции Коминтерна заместителем Арманд.
В то время Коллонтай уже очень многое поняла в революции. В дневнике она писала, что рабочие жестоко разочарованы, но в статьях призывала работниц к новым усилиям на пути строительства новой жизни. И несмотря на все намерения порвать с Павлом, она продолжала с ним встречаться. Но ее мучила ревность. Ей скоро пятьдесят, и она чувствовала молодую соперницу рядом с ним. Однажды она ждала его до поздней ночи, а когда он пришел, упрекнула его. Павел пытался застрелиться, ранил себя. Оказывается, та девушка поставила ультиматум: «Или я, или она». Коллонтай выходила друга и простилась с ним навсегда.
Коллонтай давно не нравилось то, что творилось в большевистской партии. Она чувствовала, что внутрипартийная борьба добром не кончится, и решила спрятаться. Ее люто ненавидел Зиновьев. По его просьбе Сталин отправил Шуру в Норвегию, по сути, в почетную ссылку.
В Норвегии ее другом, помощником и советником стал Марсель Боди, французский коммунист, секретарь советской миссии. Очевидно, он и был последней любовью Александры Коллонтай. В нем был европейский лоск и почтительность, и он был на двадцать один год младше Шуры.
Через некоторое время она стала главой советской дипломатической миссии в Норвегии, а потом первой в мире женщиной-послом в Швеции. В Швецию ей писали и Дыбенко, и Шляпников. Иногда она ездила на тайные, тщательно законспирированные встречи с Боди. В России свирепствовал террор. Письма друзей были полны уныния.
В один из приездов в Москву ее вызвал Ежов - спрашивал о Боди. Она оборвала с французом всякую связь. Потом Коллонтай узнала об аресте Шляпникова и даже не пыталась помочь, понимала - бесполезно. Его расстреляли в 1937 году. Потом арестовали Саткевича. Семидесятилетнего профессора казнили по постановлению, подписанному Ежовым. Дыбенко арестовали как «участника военно-фашистского заговора» и расстреляли в июле 1938 года. «Жить - жутко», - писала Коллонтай. Готовилось дело об «изменниках-дипломатах», в списке была и ее фамилия. Но громкого процесса не последовало, дипломатов «убирали» тихо. Коллонтай почему-то уцелела.
В марте 1945 года Молотов сообщил телеграммой в Швецию, что за послом прилетит специальный самолет. Во Внуково Шуру встретил внук Владимир. Петр Маслов умер своей смертью в 1946 году. Коллонтай умерла, не дожив пяти дней до восьмидесятилетия. Ее похоронили рядом с Чичериным и Литвиновым.
Политика и лидерство, связываемые в общественном сознании с мужской активностью, с силовой борьбой за власть, начинают означать: способность к сотрудничеству и партнерству, а не соперничеству, к доверию и способности выражать чувства, а не скрывать их; к умению воспринимать людей с их индивидуальными качествами, а не только в связи с работой. При таком видении лидерства меняются акценты и в стиле работы во властных структурах.
Политик и дипломат - это не профессия. Это образ жизни, ограниченный строгими рамками этикета и неписаных правил. Так, на дипломатическую службу люди попадают, окончив профильное учебное заведение, или будучи публичным политиком. Дипломат – это государственный политик, представляющий не только страну, но и политический режим этой страны. Женщинам, поставленным в эти жесткие условия, приходится соревноваться с мужчинами без каких-либо скидок на «слабый пол», они стараются перенять мужской тип поведения: быть жесткой, волевой, решительной, энергичной. Но существуют женщины, которые и в дипломатии ведут себя по-женски: они более мягкие, терпимые, внимательные, менее категоричные. Женская логика и интуиция дают умение неожиданно, свежо, нестандартно взглянуть на уже привычные явления, стремясь предупредить, урегулировать конфликты, снять напряжение, а именно эти черты так сочетаются с профильной задачей современной дипломатии.
Одна из значимых сфер дипломатии, где активно проявляют себя женщины, это нравственная политика, то есть ненасильственная политика, соответствие средств тем высоким целям, которые декларируются в программных документах; цель – не завоевание власти над кем-либо, а использование ее для улучшения жизни людей; сосредоточение на проблемах равенства, развития, мира. Сегодня нравственная политика – это предотвращение и разрешение конфликтов в этнической среде и горячих точках, а также повышение уровня безопасности в регионах посредством активизации потенциала женщин. Например, в патриархальных кавказских государствах роль женщин в политической жизни всегда была ничтожно мала. Единственной возможностью для влияния на происходящие политические процессы было активное участие в неправительственных организациях (НПО), и таким образом реализовалось своего рода общественное правление. События в горячих точках показали, что роль женщин в миротворческом процессе и в дальнейшем поддержании мира очень велика. К сожалению, когда дело доходит до официальной дипломатии, решения принимают мужчины. Поэтому особенно важно появление таких организаций как «Международный центр народной дипломатии женщин», объединивший женщин, проживающих в конфликтных зонах для их активного подключения к внутренней и внешней политике, а также к процессу урегулирования конфликтов в рамках народной дипломатии. Гуманитарная составляющая внешней политики и дипломатии, решение таких вопросов, как безопасность во всем мире – это, возможно, та сфера, где женщина-дипломат может проявить себя в полной мере.
Истории известны имена многих женщин дипломатов. Например, в годы правления царицы Тамары Грузия добилась военно-политических успехов, ей посвящена одна из вершин поэтического творчества – поэма Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре». В МИД Великобритании до сих пор хранится документ, свидетельствующий, что первая женщина-дипломат была испанкой: В 1507 году Фердинанд Арагонский отправил свою овдовевшую дочь Катерину послом в Англию для переговоров с Генрихом VII об отсрочке свадьбы. Франция вскоре переняла эту традицию – в 1529 году. Луиза Савойская, мать короля Франциска I, и Маргарита Бургундская, тетка императора Карла V, провели переговоры в Камбре, в результате которых был подписан трактат, известный как «Мирный договор дам».
Сегодня во многих странах участие женщин во внешней политике заметно увеличилось. На Филиппинах уже две женщины стали президентами – это Корасон Акино и нынешний Президент Глория Макапагал Арройо. Женщины четырех Скандинавских стран и Нидерландов за прошедшие 20 лет удвоили свое политическое представительство (более 1/3 мест в парламентах и правительствах). Активно выступает за расширение участия женщин в американской «вертикали власти» и Белый дом.
